Смотрю на Стива, а он фотографию опять из кармана достал, шепчет что-то. Потом на меня взглянул — по его глазам я сразу все понял.

Я на левую кнопку, он на правую, на «раз — два-три» вместе нажали.

Сирена завыла, красные лампы загорелись на стене. Одно понятно — сразу не взорвалось — ну мы тут, не сговариваясь, вместе к выходу и рванули. Как мы все эти коридоры, комнаты и тоннели пробежали даже и не помню. Вырвались на свет и еще по инерции метров сто пробежали, рухнули в листву — отдышаться не можем. Тут вдруг земля вертикально встала, меня подбросило, о ствол дерева так приложило, что дух вышибло.

Прихожу в себя — меня американец тормошит. Голова кружится, все плывет — встать пытаюсь, так ноги подкашиваются. Глянул в сторону входа в бункер — а там, как черти горох молотили — ни полянки, где рация стояла, ни дверей, ни тоннеля. Взрывами все перепахало — одни деревья поваленные. Теперь точно никто здесь ничего не найдет.

Поднялись мы, кое как, друг друга поддерживая, дошли до берега. Дальше ему налево, к броду, мне направо, в часть мою. По дороге еще договорились врать одинаково — дескать остались снаружи сторожить, остальные в тоннель вошли, видимо, что задели — тут и рвануло. Поди докажи, что это не так.

Постояли мы с ним на берегу еще минут десять, помолчали. Он бумажку достал, написал мне что-то, отдает.

— Это адрес мой. Вы как город отстроите, напиши мне. Приехать хочу посмотреть. Если приехать не получится — так фотографию пришли. Я тебе свой дом на фото пришлю. Так правильно будет. Чтобы наверняка.

— Обязательно пришлю. Дочке привет передавай. Пусть учится хорошо. И ей и моей еще новый мир строить.

Он кивнул и улыбнулся. Затем мы махнули друг другу рукой и разошлись.

Я посмотрел, как его фигура исчезает в тумане, а затем, пошатываясь, пошел в сторону своих.

Лэнс аккуратно вынул опасную бритву из бархатного чехла и начал медленно соскабливать пену с подбородка. Бритье было одним из многочисленных обязательных ритуалов, которыми он наполнил свою жизнь. Ежедневная правка бритвы вечером и ритуально-медленное бритье утром. Опасные бритвы не терпят суеты, а других бритв в городе просто не было. Даже эта была тщательно хранимой драгоценностью, которую, по чистой случайности, удалось выменять у одного из туристов. Во всем городе, к сожалению, в бритве нуждался только он, так что, случись что с этой — придется возвращаться к бородатому образу жизни, что означало сломать устоявшиеся годами ритуалы, что, в свою очередь, было чревато последствиями.

Закончив с бритьем и надев серый костюм-тройку — тоже часть ежедневных ритуалов — он подошел к окну, распахнул его и вдохнул сырой утренний воздух.

Свинцово-серое небо над городом навевало подозрения о грядущем дожде, но запах ветра подсказал ему, что впечатление обманчиво и зонт брать не стоит, а вот пальто не мешало бы накинуть. За ночь явно похолодало. Октябрь медленно вступал в свои права, нагоняя со стороны далекого моря влажный осенний холодный воздух.

Внизу, на набережной, учитель возился с небольшой группой юношей. Учитель уверенно стоял на воде, и вытаскивал за воротник одного из нерадивых учеников на берег. Как обычно — из десятка только один-два с горем пополам смогут освоить прогулки по волнам. Остальным промокшим юношам в ближайшей перспективе светила неделя постельного режима с температурой. Лэнс поежился, представив себе, каково было купаться в такую погоду, и закрыл окно.

Ровно в девять, с первым ударом часов на ратуше, он распахнул входную дверь и улыбнулся почтальону. Лэнса радовали неукоснительно соблюдаемые ритуалы, и доставка газеты к его двери ровно в девять утра была одним из них. Почтальон козырнул и протянул утренний выпуск. Поблагодарив его, Лэнс вышел на улицу, прикрыл дверь, и пошел вниз по набережной медленным шагом никуда не спешащего человека. Поравнявшись с группой мокрых и дрожащих молодых учеников, он обменялся с учителем приветственными кивками. Юноши, отбивая стаккато зубами, хором поспешили поздороваться: «Доброе утро господин Хранитель». Удостоив их еще одного кивка, Лэнс продолжил путь по набережной в сторону ратуши.

Примерно на полпути от дома к центральной площади, где река делала небольшой поворот и в этом месте открывался самый живописный вид на дворец, он присел на свою скамейку, положил ногу на ногу и, наклонив голову на бок, критически оглядел дворец.

Плющ и хмель давно оплели здание, закрыв зеленой листвой и переплетением стеблей все окна, и уже давно выбрались на крышу, старательно осваивая все неровности на ней. Печная труба, неукоснительно разрушаемая временем и весом растений, уже потеряв некоторое количество кирпичей, критически накренилась. Лэнс попытался оценить, насколько ее наклон изменился со вчерашнего утра. Вероятнее всего, до конца недели она не доживет.

Процесс постепенного разрушения дворца приносил ему некоторое странное удовольствие.

Несколько минут спустя, он развернул газету. Названия у газеты не было — это было единственное периодическое печатное издание в городе, и, поэтому, не нуждалось в названии, как в чем-то, отличающем его от конкурентов. Это была просто «Газета».

На первой полосе сообщалось о том, что за ночь в городе выросло целых два новых здания, причем одно из них — долгожданное здание оперы. Конфликт между театральной труппой и музыкантами за очередность использования сцены единственного в городе театра уже давно действовал горожанам на нервы. Причем, еще два здания проклюнулись из-под земли, и журналист вовсю строил радужные предположения, какие сюрпризы нас ждут, когда здания созреют окончательно. Осень всегда была урожайной на дома, но, чтобы четыре здания появлялось за неделю… Лэнс не мог такого припомнить. Это внушало некоторое беспокойство — как будто город предчувствовал появление новых жителей.

Фотография нового здания оперы была ясно сделана в спешке — хотя здание на картинке выступало во всей красе мраморных лестниц, высоких колонн и белоснежных скульптур, газовые фонари в сквере перед оперой, попавшие в кадр, еще не выросли и не распустились окончательно.

Остальные полосы газеты действовали умиротворяюще — новости о свадьбах, о рождении детей, пара некрологов, причем касающихся глубоких стариков, ряд объявлений о купле-продаже и прочая повседневная суета города, говорящая о том, что город живет спокойной размеренной жизнью и исправно функционирует.

Свернув газету, Лэнс поднялся и продолжил путь к ратуше. Ровно в десять ему надо было приступать к службе.

Хотя, кто-то иной, вроде стоящего у центрального городского фонтана и удивленно оглядывающегося молодого человека в джинсах и толстовке, мог бы изрядно удивиться, узнав, в чем именно состояла служба городского Хранителя.

Все, что должен был делать Лэнс, хотя «должен» тут не совсем правильное слово, ибо долг был скорее моральным, нежели материальным, так это прогуливаться в центре города, здороваясь и показываясь как можно большему числу людей. Город был должен видеть, что Хранитель с ним, что он жив, здоров и никуда не уехал. Это было залогом спокойствия и благополучия. Это означало, что Дракон не вернется.